Слёзы облаков по канувшему лету.
Осень обездомленной тоскливой кошкой
Медленно крадётся по пустому лесу.
От бескрайней тишины стального свода
Синие глаза погасли и поблёкли.
Одиночеств верных лучшая погода –
Слёзы облаков холодных и далёких.
Из твоей страны не присылают писем –
Колокольчики молчат по поднебесью.
Только капель мёртвых и прозрачных бисер
Из твоей страны - единственною вестью.
*
По мотивам таджикской народной (?) песни
"Чоки-чоки борони бахор ширин аст".
Однажды мне во сне или в лесу
Один повесившийся подарил косу.
Сказал: «когда настанут злые дни,
И жизнь не сможешь вынести – махни.
Ты не коси косой траву и рожь –
Она на жизнь твою: махни - умрёшь».
И стой поры косы тяжёлый блеск
Мне заменил пожизненный мой крест.
И я несу косу вместо креста,
Хотя уже давным-давно устал,
Хотя уже и рад бы потерять,
Но ни пропить её, ни бросить, ни продать.
Не буди – мне уже не встать
Не зови к этой жизни напрасно,
Мне уже не увидеть глаз ясных
И тебя больше не целовать.
Не буди – мне уже не смочь
Пробежать по лугам белёсым,
Рассыпая с травинок росы,
За спиной оставляя ночь.
Не буди – мне уже не петь,
Не дышать ни хвоёй, ни стихами,
И горячий мой лоб руками
Ледяными остудит лишь смерть.
Не буди – мне уже не смочь
Удержаться в слабеющем теле.
Но, я всё-таки вспомнить успею
О тебе, уходя прочь.
Не буди...
Мне часто снится:
Как гренадёры на редут,
Шесть милых девочек идут
В зелёных платьицах из шёлка.
И смотрит волком
Народ – затравлен, но и лют –
Затем что девочки несут
Сосновый гроб, обитый ситцем.
И по асфальтовой пыли –
По блёсткам лунного луча –
Двенадцать каблучков стучат,
Как будто падают копейки.
А за процессией принцесс –
В темп каблучкового дождя –
Оркестр глухонемых бродяг
Идёт, играя котильоны.
Одно и то же –
И музыка и голоса,
Желанья, рифмы и в глазах –
Знакомые до боли лица.
Пусть лучше снится,
Чем видеть вновь всё наяву –
Я наяву не проживу,
Чтоб не начать бить эти рожи.
Оле-Лукойе,
Мне розов чёрный из зонтов –
Я никогда не видел снов,
Которые кончались горем.
От разлук, от потерь и от вьюг
В этот дом я привык приходить:
Я теперь слишком старый твой друг,
Чтоб привычке своей изменить.
Как последний маяк в ночи
В этом доме горящий огонь.
И в такт боли, что в сердце стучит,
В твои окна стучится ладонь.
Здесь всегда меня помнят и ждут,
И куда б я ни шёл из него,
Этот дом мой последний приют,
Этот дом мой начальный исток.
*
По мотивам романса Лизы
из к\ф "Жди меня" (Н.Крюков - К.Симонов).
"Мы в этом мире будем вместе
Там, откуда приходят песни."
Катя Григорьева
Я вспоминаю о тебе,
Как будто были мы знакомы.
И время замедляет бег -
Подвластно памяти закону.
Неточный, словно детский стих,
Как ветром выхваченный локон,
Среди причёсанных чужих
Стихов казался одиноким.
И по манере в перебор
Из струн протяжно черпать звуки,
Я знал как ласку и как боль
Дарить твои умеют руки.
Понять, и будет жизнь легка -
Бог прежде хлеба, прежде слога:
Как без воды нам - без стиха,
Но, как без воздуха - без Бога.
И нищим нам найдётся кров
И душ упокоенье в месте
Откуда в мир пришла любовь,
Откуда в мир приходят песни.
*
Посвящается Кате Григорьевой.
vkontakte.ru/event21488158
Здравствуй, здравствуй, грусть писем близка мне.
Опошляет её перевод.
Не писал я писем стихами,
Или не отправлял. Но, вот.
Жив и я. Погорюем вместе,
Что не трезвые с Покрова`.
Кроме старой гитары и чести
Больше нечего мне пропивать.
Деньги душу не делают шире,
Мне достаточно просто знать:
У меня в этом проклятом мире
Где-то живы отец и мать.
И, как все я. Ни слёз, ни истерик,
Что пришёл в этот сытый бардак
Не как мастер, а как подмастерье.
Вот таких же воспеть бродяг.
Что умеют в альковах, в опилках
Просыпаться с тоской мудреца
И, как водочные бутылки,
Расколачивать в хлам сердца.
Но всю боль из души не выдуешь
Ветерочком от брючек клёш -
Лучше Бога мира не выдумаешь,
Да и чище скворца не споёшь.
Место песни - в душе - не на сцене.
Если, вдруг, по прошествии лет
Я толпою буду оценен,
Значит, я был плохой поэт.
Я теперь люблю тебя иначе:
Безнадёжно как-то и светло.
Так же вот дожди осенним плачем
Бьются в запылённое стекло.
Так любить, найдя приют в овраге,
Вспоминая милую и дом,
Могут лишь весёлые бродяги,
Что живут в миру единым днём.
И когда полуночные птицы
Для других поют в листве берёз,
Мне уже не так безумно снится
Запах золотых твоих волос.
И судьбы своей ни в чём не кая
Я скажу, как много до меня:
"Пусть под пеплом памяти стихают
Отблески прошедшего огня".
Всё проходит, милая, проходит.
Оттого так хочется теперь,
Чуть повременить при входе,
Коль нельзя минуть такую дверь.
Но под бой часов последний, мерный
Мне придётся взяться за звонок.
Всё же, я любил тебя. Наверно,
Потому что не любить не мог.
"Можешь помнить - помни моё имя".
В суете бесцельного житья
Ты, конечно, встретишься с другими.
Но не будет равного, как я.
Вечны только души в мирозданьи,
Потому и - словно невзначай -
Губы тихо шепчут: "До свиданья"
И не могут вымолвить: "Прощай".
Как молод был двадцатилетний мир,
Сдававший без сражений города,
Который я творил, в каком любил.
Ах, как моя любовь была горда.
Лишь к середине жизни узнаёшь:
Во всех, бредущих по её стопам,
Стремление к любви одно и то ж.
Ах, как моя любовь была глупа.
Что сделано – того не обойти,
Но я душою от грехов устал.
Даруй, Господь, сказать в конце пути:
«Ах, как моя любовь была чиста!»
Мне больше не увидеть той реки,
Мелькнувшей в детстве сквозь листву берёз.
И дом в котором жили старики
Давно крапивой колкою зарос.
И оттого что выцвели глаза,
Познавшие необъяснимый мир,
Мне миру больше нечего сказать, -
Лишь истины скрижалей повторить.
Поставить точку в песенной строке,
И прежний мир похоронив в груди,
Наполнить жизнь стремленьем к той реке,
Но, только ждущей где-то впереди.
Стёкла в пене перегара,
Плачет глупая гитара
Рассыпая боль, выдувая хмель.
Сел корабль на мель.
Мне тесны любые рамки
Жизненные и в огранке
Из сухих венков камушек тяжёл.
Бел я а не жёлт.
Без приюта, без причала
И без песни, что звучала
В смоляной груди. У чужих земель
Сел корабль на мель.
Потерял свою стихию,
Променял ли на стихи ли.
Только тяжело, только парус сед,
Только песни нет.
"Ёжик резиновый
Шёл и насвистывал
Дырочкой в правом боку."
Юнна Мориц
Усатый серый трезвый ёжик
Имеет очень грустный вид.
Его ничто не потревожит,
Но и ничто не исцелит.
В душе, сожжённой страстью пылкой,
Лишь пепел ласково гремит,
Да при ходьбе сквозная дырка
Негромко песенки свистит.
Он восемь раз лежал в психушке,
Но психом всё ещё не стал –
Пером пропоротое брюшко
Его надёжный капитал.
И он – хотя ещё не старый –
Свой прежний вспоминая лес,
Орёт с расстренной гитарой:
«I close my eyes and see your face».
Страну жалея в каждом вздохе
Модернизованную в тлен…
А в общем, там где людям по хер
Ему всего лишь до колен.
Задолбаный усталый ёжик
Душой и телом инвалид,
Но сдохнуть до конца не может,
Пока в боку дыра свистит.
по миру раскалённому
прошла неспешная босая
как по полю зелёному
дождями песенки бросая
запылённый серебристый
колокольчик смолкнул быстро
ведь талант как крест на шее
чем крупней тем тяжелее
граница тоньше волоса
но узы смерти не разрушить
не жаль такого голоса
а жаль потерянную душу
Билли Холидей бывало
и надломленней певала
но поющихся в народе
не придумала мелодий
под равнодушным солнышком
из тени в тьму переходила
смотря на мир сквозь донышки
стеклянных розовых бутылок
*
A. J. W.
Хулиган я и нахал. Какая жалость,
Что со мною ты когда-то целовалась
И смотрела как восход зари
Гасит кружевные фонари.
Ты сама как солнышко алела,
А теперь поблёкла – повзрослела.
Нынче времена - не танцевать -
Выйти замуж и детей рожать.
Кто же в этом виноват? Наверно мама,
Что тебя так глупо воспитала.
Только мне не говори, что я -
Поцелуями у фонаря.
Посмотри, какие звёзды нынче в лужах,
До утра их похоронит стужа.
Снова свет польётся только вниз.
Ты всё поняла. Tant pis.
Из всех женщин, что знал -
И на суше, и на море,
В благоденствии и в горе -
мне никто не сказал:
«Я ревную к стихам.
Эти рифмы, эти строки
Пьют ночей бессонных соки
За стаканом стакан».
И во все мои дни -
Что со временем пропили,
Что ещё не наступили -
Не споют мне они:
«Я тебя не отдам
Ни твоим друзьям нетрезвым,
Ни смертям и ни болезням,
Ни в какой Магадан».
Но явилась на свет
Из полночного кошмара
Всем разлучница - мне пара,
Промурлыкала смерть:
«Я хочу одного,
Чтоб всегда - и днём, и ночью
И весёлый, и не очень -
Был бы только со мной
Ты».
Не возвратить.
Ни детских снов,
Ни бега лёгких облаков,
Ни запаха увядших трав,
Ни поцелуя на губах.
Ни юношеских ясных зорь,
Ни водки с песней и слезой.
И дым сентябрьских костров
Не густ, не сладок и не нов.
Не холоден, не бел, не чист
Снег с высоты летящий вниз.
Не вечна смерть, привычна боль
И не горяч души огонь.
Непрочен камень, слаб металл,
И смысл от тщетных слов устал.
И лишь печаль прошедших дней
Ещё горчей, ещё горчей.
Из портсмутского дока вся в цветах и в вине,
Скользя по стапелям как в небе птица,
Сходила снова в море «Катти Сарк» а на ней
Срываемый норд-остом вымпел вился.
И не было ей равных среди всех кораблей
По скорости и благородству стати.
Во всех смолёных портах всех солёных морей
Красивей не было моей подружки «Катти»
Поймав норд-ост бейдвинд и подняв все паруса,
Взяла в последний раз свой курс на Лондон,
Морская ведьма и любимица морей «Катти Сарк»,
Чтоб встать на якорь и уже надолго.
Пока земля ещё не мёрзлая,
Пока жива-здорова мать,
Пока раскаяться не поздно.
Я буду тихо умирать.
Перебирая струны ровные
Ослабевающей рукой,
Найду созвучие минорное,
Навек дарящее покой.
Под облетевшею берёзою
Насыплют надо мною холм.
И что при жизни было прозою
Переиначится стихом.
Качнутся облака летящие,
Земле навстречу побегут.
Душа нагая и дрожащая
Отправится на Божий суд.
На грязь могильную и жидкую
Из неоглядной вышины
Её слеза падёт снежинкою
И не растает до весны.
У меня есть пиджак,
Чтоб в гробу в нём лежать
И нарядным воскреснуть для рая.
Я его утюгу
Не даю – берегу:
Не ношу, потому не стираю.
Лишь однажды его
Надевал для того,
Чтобы к милой пойти на свиданье.
Только очень давно
Стала чьей-то женой
Та, что милой когда-то была мне.
Ну и я - как пиджак:
Ни гулять, ни в кабак,
Ни по бабам – ни вдаль и ни рядом.
Доживу не спеша,
Чтоб по смерти душа
Соответствовала наряду.
"Надоело говорить, и спорить,
И любить усталые глаза..."
Павел Коган.
Всё возможно – бросить пить и спорить,
Променять весь мир на паруса
Бригантины в флибустьерском дальнем море
И друзей родные голоса.
Всё возможно – бросить дом и берег.
И плечом к плечу при всех ветрах
Научиться только в дружбу верить,
Презирающую жалости и страх.
Всё возможно – разрушать и строить,
Воле подчиняя небеса.
Только, право, это всё не стоит,
Чтоб забыть усталые глаза.
[вверх]